– Значит, все это время тебе придется разговаривать с ней, не слыша ни единого словечка в ответ?

Медоро прожужжал.

– Я же не с пустотой буду разговаривать! Она уже сейчас прислушивается к каждому нашему слову.

Агата посмотрела ребенку в лицо.

– Это правда? – спросила она, обращаясь к Арианне. – Но когда же ты начнешь нас понимать?

Арианна пыталась с чем-то совладать, но это явно был не смысл таинственных звуков, произнесенных Агатой.

– Прошу прощения, – сказал Медоро, проворно вытягивая руку, чтобы схватить комок темных экскрементов, плывущих к ногам Агаты. Он ненадолго покинул комнату, после чего вернулся, счищая песок со своих ладоней.

– А когда она научится напрямую скармливать их червякам? – спросила Агата.

– Это случится чуть позже. Черёд через восемь, наверное.

– Возьми лучше ты. – Агата протянула ему ребенка; Медоро взял Арианну на руки и с восторженным щебетанием крутанул в воздухе.

Агата повернулась к Серене.

– Вы оба храбрее меня – это все, что я могу сказать.

Серена была приятно удивлена.

– Храбрее? Что значат несколько дней боли в сравнении с тем, через что проходили наши бабушки?

– И то верно. – Она уже устала выслушивать это от Чиры, но спорить с женщиной, в сознании которой еще свежи воспоминания о родах, было непросто. – И ты хочешь сделать это снова?

– Конечно, – не задумываясь, ответила Серена. – Арианне нужен брат.

Агата бросила взгляд в сторону Медоро, пребывавшего в полном умилении от своей племянницы. После родов техник должен был проткнуть фотонными кабелями сначала его грудь, затем – грудь его племянницы, чтобы машины смогли убедить их обоих в том, что мужчина, приходящийся девочке всего-навсего дядей, был ее биологическим отцом. Инстинкты, которые отвечали за привязанность и защиту ребенка, и при естественных родах возникали сами по себе, пробуждались при помощи контролируемого обмена световыми импульсами; тот факт, что Медоро не выполнил одного из условий, некогда составлявших неотъемлемую часть отцовства, по-видимому, не вызывал в нем ни малейшего беспокойства. В сагах мужчин, которые вместо своих ко инициировали сестер, ждала беда, хотя в случае смерти братьев это в каком-то смысле становилось их обязанностью. Но теперь ко стали прерогативой постников – так о ком же думали мужчины, когда их обуревало желание?

– Интересно, что люди будут делать еще через пару поколений, – сказала Агата. – Накладывать обеты на женщин?

– Ты что, хочешь нас истребить? – ответил в шутку Медоро. – Мужчины не способны к отторжению, женщины не могут давать обет. Если эти слова еще не потеряли своего смысла, то что еще они могут значить?

Агата ощутила нарастающую волну извращенного упрямства.

– А почему мы должны отказывать матери в способности любить собственного ребенка? Я не верю, что это невозможно биологически; нужно просто найти правильные сигнальные пути. И тогда выбор будет у всех и каждого.

Медоро ее слова забавляли все меньше и меньше.

– Если все сложится именно так, никаких «всех и каждого» просто не будет.

– Конечно же женщины способны любить своих детей, – произнесла, пытаясь их примирить, Серена. – Они были и тетями, и сестрами, и кузинами; никто не говорит, будто у нас нет чувств. Нет сомнений в том, что во все времена мы помогали растить детей. Я способна любить Арианну точно так же, как женщина с нашей родной планеты любит свою племянницу.

– Мне этого было бы мало, – сказала Агата. – Я не хочу истребления мужчин, но если бы я не смогла стать человеком, который любит своего ребенка сильнее всех на свете, я бы вообще не стала себя этим обременять.

– Вот руки-то загребущие. – Голос Медоро был под стать умиротворенно-счастливому выражению, не сходившему с его лица; Агата, тем не менее, понимала, что что эта теплота целиком и полностью была адресована отнюдь не ей, а исключительно Арианне.

– Ты решаешь за себя, а я буду решать за себя, – сказала она.

– А если это невозможно? – язвительно возразил он. – Можно сколько угодно накачивать твое тело светом, но если мужчины, которого ты хочешь пробудить, там нет – значит, нет.

– Поживем – увидим, – сказал Агата. – Может быть, скоро мы все узнаем ответ из письма, которое ты получишь от самой Арианны.

– Сферы односвязны, – сказала Лила. – Тебе не кажется, что разгадка именно в этом?

– Возможно. – Ее задний взгляд, пустившийся в свободное плавание, задержался на расположенных позади полках, доверху забитых книгами. В них были уложены многие поколения знаний – открытия, уходящие в прошлое вплоть до времен Витторио. Она чувствовала запах краски и старой бумаги – запах, который всегда приводил ее в восторг, предвосхищая волнительное удовольствие от новых идей – хотя к этому моменту она настолько тщательно изучила содержание этих полок, что творения прошлого были уже не в силах ее чем-то удивить.

– Любую пару замкнутых путей на поверхности двумерной сферы можно перевести друг в друга с помощью непрерывной деформации, – задумчиво произнесла Лила, машинально изображая у себя на груди пример замысловатого контура, демонстрируя его преобразование в более простую петлю.

 – С поверхностью тора все иначе: количество обмоток контура вокруг каждого из пространственных измерений не поддается изменению, что дает бесконечное множество классов эквивалентности. – Она набросала примеры четырех из них – четырех пар замкнутых путей, которые можно было связать непрерывным преобразованием в силу того, что для обоих путей этот характерный набор чисел был одним и тем же. Перейти от одного класса к другому при помощи одних лишь растяжений и сжатий было невозможно.

 Лила выдержала паузу, будто бы ожидая, что Агата продолжит начатую ею мысль, но спустя полмаха потеряла терпение и дала подсказку.

– Итак, что мы можем сказать насчет 4-сферы?

Агата постаралась сосредоточиться.

– Все будет точно так же, как и в двумерном случае: есть только один класс замкнутых путей. – Она могла бы дюжину раз обмотать воображаемую нить вокруг 4-сферы, сделать из нее клубок и как угодно запутать, но попытавшись после этого максимально упростить петлю, сжав ее до обыкновенной окружности, не встретила бы никаких препятствий ни в своих действиях, ни со стороны самого пространства.

– А удовлетворяет ли этому условию космос, в котором мы живем? – продолжала наседать Лила.

– Откуда нам это знать?

– Если ты сможешь указать вескую причину, по которой космос был бы устроен именно так, это стало бы ключом к объяснению энтропийных градиентов.

Хотя Агате было нечего возразить против логики этого заявления, она не возлагала особых надежд на то, что его посылка окажется истинной.

– Я не вижу причин, которые бы поспособствовали именно такому развитию событий. Решения уравнений Нерео ведут себя одинаково хорошо как на сфере, так и на поверхности тора.

– Тогда нам, вероятно, стоит выйти за рамки уже известного. У тебя наверняка есть на этот счет какие-нибудь новые идеи, которые тебе хотелось бы развить.

Лила выжидающе посмотрела на нее. Агата почувствовал, как ее кожа загорелась от стыда, но никаких гениальных идей, способных заполнить эту пустоту, у нее не было.

– Я немного отвлеклась из-за своих новых обязанностей, – ответила она.

– Понятно. – Несмотря на нейтральный тон голоса, отсутствие солидарности придало словам Лилы укоризненный оттенок.

– Я понимаю, что это не оправдание, – сказала Агата. – Пока забастовка не окончится, всем приходится вносить свою лепту и поддерживать порядок. Но что я могу сделать, когда мои мысли зашли в тупик?

Лила сменила позу в своей страховочной привязи.

– Смотря о каком затруднении идет речь.

– У вас ведь тоже не все и не всегда шло гладко, – возразила Агата. – Наверняка и вам иногда приходилось на чем-то зацикливаться.